Задобрить грубияна [ЛП] - Джесса Кейн

возникает ощущение, что папочка, наконец, вернулся и теперь обратит на тебя внимание?

Если раньше мне казалось, что меня трясет, то это ничто по сравнению с тем, что я испытываю сейчас. У меня стучат зубы, и мне так больно от возбуждения, которое он вызывает.

Боже мой. Папочка.

Папочка? Он так себя называет? Нравится ли мне это? Мои мокрые трусики явно выражают согласие.

— Бутч, — нервно шепчу.

— Что? — Его рот плотно сжимается, а напряженные глаза смотрят в мои. — Скажи, о чем ты думаешь.

— Не знаю, о чем думать.

— Хочешь назвать меня Папочкой?

Его член вжимается в меня сильнее, я издаю болезненный стон.

И киваю.

Боже, помоги мне, я киваю.

— Попроси меня поцеловать твою киску, — говорит он, не отводя глаз.

Ооо, мой Бог, он наклоняется и начинает расстегивать мои шорты, сильно дергая молнию. Его зрачки расширены, глаза почернели от голода, а мускулы напряжены, по ним стекает пот.

— Нужно занять мой рот, малышка. Сейчас же. Чем больше времени я провожу, целуя твои губы, тем больше у меня искушения засунуть свой член между ними и посмотреть, понравится ли тебе вкус.

Приободренная грязными и грубыми разговорами, я неожиданно чувствую себя свободной, поэтому закрываю глаза и шепчу:

— Поцелуй меня там, Папочка.

Едва я успеваю вымолвить просьбу, как он со стоном, наклоняется вперед, толкаясь твердостью между бедер. Падает сверху и толкается, как животное, а его потное лицо утыкается в изгиб моей шеи.

— Да, детка. Я хорошенько ее поцелую.

А затем его открытый рот тянется вниз, а язык смачивает мою одежду. Это возмутительно.

Он грязно смотрит на меня, соскальзывает с кровати, становится на колени и тянет меня к краю. Рвет шорты и нижнее белье, спуская его, утыкаясь лицом в мое тепло, и трется носом, языком, щеками, подбородком.

— О, черт, — рычит Бутч. — На вкус ты, как чертово чудо. Вот кто ты. Может быть, ты ангел, посланный спасти меня. Я не могу ответить. Без шансов.

Его язык со стоном раздвигает меня, и я мельком вижу пределы вселенной. Мои руки погружаются в его густые волосы и сжимают его, а мои глаза уставились на нижнюю часть койки. Я потрясена интимной близостью, которая со мной происходит.

Он не просто доставляет мне удовольствие, он изучает меня. Обращает внимание на каждый вздох и каждый раз, когда я крепче сжимаю его волосы. И он использует эти чувствительные области: нежно — грубо — нежно, потирая их языком и посасывая, пока я не начинаю плакать.

Слезы текут по моим вискам, и оргазм взрывается глубоко-глубоко внутри меня. Облегчение настигает как двухдюймовая доска, и я жалобно выкрикиваю его имя. Моя плоть безостановочно пульсирует, перехватывая дыхание, сжимая и разжимая мои мышцы.

Бутч жадно ласкает мои соски. Он делает это грязно и смотрит мне прямо в глаза.

— Папочка, — что-то темное и сексуальное раскрывается внутри меня, давая мне понять, что это уже зависимость.

Удовольствие от этого мужчины — новое требование.

Учитывая тот факт, что мне предстоит его выгнать — это огромная проблема. Но когда Бутч снова забирается на кровать и заключает меня в свои объятия, окутывая теплом, проблемы перестают существовать.

На данный момент.

Глава 4

Бутч

Опираю челюсть на кулак, я смотрю на чудо, посланное мне. Синди наслаждается моими прикосновениями.

Кажется, она вообще не боится меня.

Ее тело прижалось к моему с таким доверие, что у меня в горле встал ком.

Она уснула час назад, и теперь ее ноги сплетены с моими, а губы слегка приоткрыты. Гул машин этажом ниже успокаивает, в отличие от механического рёва, который я слышу в машинном отделении.

Я разрываюсь между покоем, который предлагает мне эта девушка, и страхом перед неизвестностью.

Я не могу держать ее здесь вечно.

Или могу?

Машинное отделение нефтяной вышки не безопасное место для крошечной женщины. И, в конце концов, кто-нибудь придет за ней.

Кто-то придет за этой установкой, потому что она стоит денег.

Пока она не спустилась по лестнице и не оживила меня, я был готов оставаться здесь, несмотря ни на что. Даже если они решат взорвать бомбу и построить новую с нуля. Я бы скорее пошел ко дну вместе со всем, чем вышел на дневной свет.

Сейчас я коснулся самой мягкой кожи. Посмотрел в бездонные зеленые глаза и почувствовал вкус ее соков на своем языке. Ее мелодичный голос у меня в голове, а врожденное любопытство будоражит мой разум.

Что я смогу сделать, кроме как последовать за ней, если она попытается уйти? Вопрос важнее: насколько я эгоистичен, чтобы утащить Синди во тьму и не отпускать?

Возможно. Моё сердце болезненно колотится при мысли о том, что она исчезнет в солнечном свете.

Нет.

Нет. Нет. Нет.

Словно я сказал вслух, Синди сонно моргает и, зевая, прижимается к моей обнаженной груди. Она прижимается ближе, и мой пульс ускоряется, но Синди постепенно понимает, где находится.

— Ох! — Она изо всех сил пытается сесть, но я ей не позволяю. Я поджимаю ее под себя и сжимаю запястья, прижимаюсь лбами друг к другу и чувствую ее.

Чувствую ее пульс, дыхание.

Я наслаждаюсь жизнью, текущей в ней, пытаясь впитать.

Боже, я был мертв так долго. Когда я касаюсь ее, чувствую, что оживаю.

Мой член зловеще пульсирует в джинсах. Раз. Раз. Раз. Твердый и опухший. Нуждаясь в ее киске.

Мне нужно то, для чего я не был рожден. Мысль о том, что ей больно, заставляет меня игнорировать непрекращающийся голод, терзающий мои чресла, и искать возможность отвлечься.

— Синди… — говорю хрипло, целуя волосы. — Расскажи мне о своих садах, о том, что ты делаешь на свежем воздухе.

Я вздрагиваю от стона, когда она освобождает одно из запястий из хватки и начинает медленно водить кончиками пальцев по моим рёбрам, её нежность заставляет меня вздрогнуть от изумления и благодарности.

— Ну, — бормочет она. — До того, как я узнала, что владею нефтяной вышкой, помогала в местной библиотеке. Сделала несколько решеток из старых ящиков для спиртного и закрепила их на кирпичной стене возле входа. Потом принесла несколько вьющихся вистерий и осторожно обмотала вокруг перекладин, задавая направление роста. Посадила кустарники и заполнила промежутки цветами черноглазок и перевинклов…

Ее голос приглушен моей кожей. Сказочный голос. Я хочу остаться здесь навсегда, заперев ее подо мной и слушать ее разговоры о цветах. Крики, которые, кажется, никогда не умолкали в моей голове, теперь затухают с каждым ее словом. Она — чудо. И